Вчера и сегодня снова переслушивала подкаст Маклахова про то, что поведением управляет контекст.
Обычно это звучало либо как капитан очевидность, либо как вода из пустого в порожнее. Вы привыкли то, вы привыкли се, у вас иллюзии такие-то и такие-то.
Но вчера у меня был полностью пустой, выпавший день.
Я просто вспомнила, почему читаю и выискиваю все это - про Сербию, Македонию, про сербские фрески, сербскую музыку, сербский язык.
И вспомнив это, я будто оказалась наедине с огромной дырой.
И пережить это понадобились целые неподвижные сутки.
Я мысленно увидела универ и себя в восемнадцать с половиной.
Мысленно увидела Юлю, которая не хотела со мной дружить. Не потому что я была плохая или она была плохая. Просто я ей не нравилась, а она мне - да.
И вспомнила Нерсесяна.
И вспомнила запах Лазаревского кабинета, где пахло сукном и деревянной обшивкой.
Мне тридцать два года.
С девятнадцати до тридцати двух лет я регулярными наплывами, сезонно, упарывалась Сербией, потому что хотела вернуться назад, в запах Лазаревского кабинета. К Нерсесяну, у которого Юля специализировалась, который тоже ее выделял за одаренность и харизмуа меня нет. К самой Юле. Юля быстро увлеклась древнерусскими иконами и православной археологией. Юля не была красивее всех. Там было еще очень много красивых девочек и мальчиков, на которых я залипала. Просто их всех я все равно как-то, волей-неволей, сравнивала. А Юлю я не сравнивала ни с кем. Она просто шла отдельной гаванью. Только ее собственной. Они - кто мне нравился - были красивыми, интересными и все такое. А она была просто безумно кайфовой. Как маленький ходячий не похожий ни на кого кокаин с тяжелой нижней челюстью.
Юле нравились Балканы, православная археология и лекции О.П. по византийскому, болгарскому, армянскому, грузинскому и сербскому искусству. Мне нравилась Юля и нравилось в Лазаревском.
Нет, определенно, сербские иконы мне тоже понравились безотносительно и сразу: у меня был выбор, я видела разные. Недаром другой выбор помимо Сербии победил на уровне сознания, когда вместо балканистики я-таки пошла в балтистику, словно «я люблю тебя и люблю то поле, но на том поле не потягаюсь с тобой». Но эмоциональная ассоциативная привязка еще и к человеку, — к проекции человека, — полностью сделала мой мозг.
Все.
И это все.
Это - все, что мощно, невидимо и абсолютно беззвучно двигало моим телом и моими глазами на протяжение 32-19=12 лет. Вот все, что ЗА меня перечитывало Симу Чирковича, каталоги балканских икон, что что ЗА меня брало уроки сербского у Юли Сопильняк.
Двенадцать лет погони за ощущением места и человека, которые давно изменились.
P.S. А кабинет тот вообще уже давно демонтирован, перенесен в другое здание и пахнет там по-другому.
Обычно это звучало либо как капитан очевидность, либо как вода из пустого в порожнее. Вы привыкли то, вы привыкли се, у вас иллюзии такие-то и такие-то.
Но вчера у меня был полностью пустой, выпавший день.
Я просто вспомнила, почему читаю и выискиваю все это - про Сербию, Македонию, про сербские фрески, сербскую музыку, сербский язык.
И вспомнив это, я будто оказалась наедине с огромной дырой.
И пережить это понадобились целые неподвижные сутки.
Я мысленно увидела универ и себя в восемнадцать с половиной.
Мысленно увидела Юлю, которая не хотела со мной дружить. Не потому что я была плохая или она была плохая. Просто я ей не нравилась, а она мне - да.
И вспомнила Нерсесяна.
И вспомнила запах Лазаревского кабинета, где пахло сукном и деревянной обшивкой.
Мне тридцать два года.
С девятнадцати до тридцати двух лет я регулярными наплывами, сезонно, упарывалась Сербией, потому что хотела вернуться назад, в запах Лазаревского кабинета. К Нерсесяну, у которого Юля специализировалась, который тоже ее выделял за одаренность и харизму
Юле нравились Балканы, православная археология и лекции О.П. по византийскому, болгарскому, армянскому, грузинскому и сербскому искусству. Мне нравилась Юля и нравилось в Лазаревском.
Нет, определенно, сербские иконы мне тоже понравились безотносительно и сразу: у меня был выбор, я видела разные. Недаром другой выбор помимо Сербии победил на уровне сознания, когда вместо балканистики я-таки пошла в балтистику, словно «я люблю тебя и люблю то поле, но на том поле не потягаюсь с тобой». Но эмоциональная ассоциативная привязка еще и к человеку, — к проекции человека, — полностью сделала мой мозг.
Все.
И это все.
Это - все, что мощно, невидимо и абсолютно беззвучно двигало моим телом и моими глазами на протяжение 32-19=12 лет. Вот все, что ЗА меня перечитывало Симу Чирковича, каталоги балканских икон, что что ЗА меня брало уроки сербского у Юли Сопильняк.
Двенадцать лет погони за ощущением места и человека, которые давно изменились.
P.S. А кабинет тот вообще уже давно демонтирован, перенесен в другое здание и пахнет там по-другому.
