Как так умудряется резко поплохеть. За пару суток.
На измене. На измене на измене на измене. Что хуже всего — измена не медикаментозная, измена накрыла большим куском бетонной плиты и просто лежит на мне.
Еще четыре года назад я начала переводить огромный талмуд с литовского, но тогда уровня языка, несмотря на норм бытовуху (общение), мне не хватило от слова совсем. И.... сейчас его точно так же не хватает. И я вижу, что это не нужно никому. Вообще. Текст талмуда, с которым я не могу справиться и вишу на двух абзацах по четыре часа. Нужно бросать. Факт, что нужно. И факт, что я очень хотела перевести и опубликовать эту штуку, полноценно снабдив ссылками и списком литературы. А мне тридцать два (начинала в двадцать восемь). И закончу я, такое ощущение, что в сорок четыре. Если изо дня в день буду восемь часов проводить над этим, как на работе.
И вот я ощущаю страшную западню. Мозг в электрическом оцеплении. Моя самооценка уже напрямую зависит от того, появится ли эта штука в моем переводе на русском языке. Но я таким образом пристегиваю свое хорошее самочувствие напрямую к неясному и НЕ востребованному сей день результату, за ходьбу к которому никто не будет платить. Потому что это не коммуникационные технологии, не средство от алопеции или рака, не ускоритель полета к марсу. Это просто большой кусок литовской языковедческой литературы. Это даже не то, чем я могу заниматься как хобби раз в неделю — нет, эта скорость лишит меня шансов обнародовать плоды даже после выхода на пенсию.
Но у меня как будто нет больше ничего. Совсем.
Эта измена — первое, что заглядывает мне в лицо, когда я просыпаюсь, и последнее, что обнимает меня холодными пальцами, прежде чем я засну.
Я ненавижу себя за то, что работу, которую мне светит делать десять лет по восемь часов в день, кто-то другой или носитель языка выполнил бы за срок от пары недель до пары месяцев.
И эта идея за четыре года отстоялась и выросла такой невозможно огромной (а начинала я так смело и лихо), что сейчас я не могу закрыть глаза и даже за двадцать попыток хотя бы помедитировать, испытывая ту самую радость настоящего момента без привязки к тому-будущему-которое.
В двадцать четыре года идея безоглядного погружения в кропотливый специфический труд чисто за идею дарила мне крылья, сейчас она меня стерилизует.
Муж в курсе частично, но он снаружи ситуации, а я внутри.
Он хочет помочь, он уговаривает, что раз до сих пор не поступило (в любом виде) оплачиваемого запроса на подобную работу — то это действительно, да, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не то, что сделает меня узнаваемым и ценимым человеком среди лингвистов. И что кроме лингвистов есть масса людей, для которых я могу быть ценна и незаменима. Но это не работает. Я слушаю и во мне не отзывается. Вовсе.
И это накрыло так видимо, и ведь стопроцентно все предыдущие четыре года оно зрело и ворочалось вне моего фокуса внимания.
На измене. На измене на измене на измене. Что хуже всего — измена не медикаментозная, измена накрыла большим куском бетонной плиты и просто лежит на мне.
Еще четыре года назад я начала переводить огромный талмуд с литовского, но тогда уровня языка, несмотря на норм бытовуху (общение), мне не хватило от слова совсем. И.... сейчас его точно так же не хватает. И я вижу, что это не нужно никому. Вообще. Текст талмуда, с которым я не могу справиться и вишу на двух абзацах по четыре часа. Нужно бросать. Факт, что нужно. И факт, что я очень хотела перевести и опубликовать эту штуку, полноценно снабдив ссылками и списком литературы. А мне тридцать два (начинала в двадцать восемь). И закончу я, такое ощущение, что в сорок четыре. Если изо дня в день буду восемь часов проводить над этим, как на работе.
И вот я ощущаю страшную западню. Мозг в электрическом оцеплении. Моя самооценка уже напрямую зависит от того, появится ли эта штука в моем переводе на русском языке. Но я таким образом пристегиваю свое хорошее самочувствие напрямую к неясному и НЕ востребованному сей день результату, за ходьбу к которому никто не будет платить. Потому что это не коммуникационные технологии, не средство от алопеции или рака, не ускоритель полета к марсу. Это просто большой кусок литовской языковедческой литературы. Это даже не то, чем я могу заниматься как хобби раз в неделю — нет, эта скорость лишит меня шансов обнародовать плоды даже после выхода на пенсию.
Но у меня как будто нет больше ничего. Совсем.
Эта измена — первое, что заглядывает мне в лицо, когда я просыпаюсь, и последнее, что обнимает меня холодными пальцами, прежде чем я засну.
Я ненавижу себя за то, что работу, которую мне светит делать десять лет по восемь часов в день, кто-то другой или носитель языка выполнил бы за срок от пары недель до пары месяцев.
И эта идея за четыре года отстоялась и выросла такой невозможно огромной (а начинала я так смело и лихо), что сейчас я не могу закрыть глаза и даже за двадцать попыток хотя бы помедитировать, испытывая ту самую радость настоящего момента без привязки к тому-будущему-которое.
В двадцать четыре года идея безоглядного погружения в кропотливый специфический труд чисто за идею дарила мне крылья, сейчас она меня стерилизует.
Муж в курсе частично, но он снаружи ситуации, а я внутри.
Он хочет помочь, он уговаривает, что раз до сих пор не поступило (в любом виде) оплачиваемого запроса на подобную работу — то это действительно, да, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не то, что сделает меня узнаваемым и ценимым человеком среди лингвистов. И что кроме лингвистов есть масса людей, для которых я могу быть ценна и незаменима. Но это не работает. Я слушаю и во мне не отзывается. Вовсе.
И это накрыло так видимо, и ведь стопроцентно все предыдущие четыре года оно зрело и ворочалось вне моего фокуса внимания.
а что для тебя ТАК важно в том, чтобы сделать этот перевод? Уже затраченные силы? То, чтобы эту книгу прочитали другие? Возможность прокачать свой литовский? Стать известной среди лингвистов?
Друзьям я не фанат вещать про свои исследования, это провоцирует мутацию друзей в коллег) Прокачать литовский - было бы круто, но язык явно нужно прокачивать методами попроще.
А первое и последнее, безусловно, рулит.
Причем я не питаю иллюзий, что все тут же подбросят меня на руках за перевод и аннотацию. Но иррационально греет знать, что в перспективе эта работа - первая.