Я сижу дома у Эльвиры, в шести станциях от меня. В шести очень долгих осенних станциях, которыми проезжаешь мимо дорожных колей, двух других районов, старых пятиэтажек, двух десятков строек и пары краснокирпичных кварталов с красивыми ставнями, чудом выживших и высящихся среди этого железнодорожно-индустриального леса. Строительные краны, рабочие бараки и вагонка, над ними - две узкие высокие башенки церквей и огромные тучи золотых листьев. Выходишь на станции Руммельсбург; запах этих листьев вливается в легкие, стройка и металлические конструкции утопают в рубиновой и желтой листве, асфальтовая дорожка сворачивает в одичавший парк и ведет к дому Эльвиры.
В последние четыре-пять дней здесь — мой спонтанный коворкинг. Она встречает чашкой какао, а потом мы садимся в прохладной белой-пребелой комнате с видом на облетающий осенний парк и утыкаемся в работу. В комнате только наши два стола, гимнастический мяч, какие-то картонные коробки и маленький передвижной гардероб. И пол. У нее восхитительный пол: паркет с изображением серовато-серебристых сучковатых досок. В природе такие бывают от долгого лежания под солнцем и дождем. Самый охуительный паркет в мире.
Дорога сюда оказывает на меня какое-то терапевтическое воздействие. Словно выпиваешь зеленую таблетку и проваливаешься в параллельный мир, отделенный лишь шестью станциями электрички.
В последние четыре-пять дней здесь — мой спонтанный коворкинг. Она встречает чашкой какао, а потом мы садимся в прохладной белой-пребелой комнате с видом на облетающий осенний парк и утыкаемся в работу. В комнате только наши два стола, гимнастический мяч, какие-то картонные коробки и маленький передвижной гардероб. И пол. У нее восхитительный пол: паркет с изображением серовато-серебристых сучковатых досок. В природе такие бывают от долгого лежания под солнцем и дождем. Самый охуительный паркет в мире.
Дорога сюда оказывает на меня какое-то терапевтическое воздействие. Словно выпиваешь зеленую таблетку и проваливаешься в параллельный мир, отделенный лишь шестью станциями электрички.